мощный поток духовных наслаждений: любовь к искусству, бескорыстие, радость созидательной жизни.

Соборы были белыми, потому что они были новыми. Города были новыми; их строили на пустом месте, методично, регулярными, геометрическими, по планам. Свежий строительный камень Франции сверкал белизной, подобно тому, как некогда поблескивали полированным гранитом египетские пирамиды. Над всеми городами или поселениями, обнесенными новенькими стенами возвышался на местности небоскреб Господень. Его сделали таким высоким, каким только смогли, исключительно высоким. Казалось, в ансамбле это представляет несоразмерность. Но нет, то был акт оптимизма, проявление отваги, знак гордости, доказательство мастерства! Обращаясь к Богу, люди не расписывались в своем отречении.

Начинался новый мир. Белый, ясный, радостный, чистый, цельный и безвозвратный. Новый мир раскрывался, словно цветок на руинах. Мы отказались от всего, что было признанными правилами; мы повернулись к ним спиной. В течение ста лет свершилось чудо и Европа изменилась.

Соборы были белыми.

Вообразим себе это исполненное ликования зрелище. Прекратим на мгновение чтение этих строк и представим белые соборы на синем или сером фоне неба. Пусть эта картина войдет в наше сердце. А после мы сможем продолжить наши размышления.

Я не хочу доказать ничего другого, кроме большого сходства той прошедшей эпохи и настоящего времени. Наши соборы – нами – еще не возведены. Эти соборы не наши – они принадлежат мертвым – они почернели от копоти и изъедены веками. Всё почернело от копоти и изъедено эрозией: законы, образование, города, фермы, наши жизни, наши сердца, наши мысли. Зато всё ново и свежо в возможностях, в зарождении мира. Взгляд, отвернувшийся от мертвых вещей, уже направлен вперед. Ветер меняется; зимний ветер оттеснен весенним; небо еще темно от грозовых туч; но их уже уносит.

Этим глазам, которые видят, этим людям, которые знают и умеют, надо позволить строить новый мир. Когда первые белые соборы нового мира будут возведены, мы увидим, мы узнаем, что это правда, что мир начался. С каким восторгом, воодушевлением, облегчением произойдет крутой поворот! Опасливый мир для начала требует доказательства.

Доказательства? Доказательство – в этой стране – в том, что некогда соборы были белыми.

Когда соборы были белыми, участие (во всем) было единодушным. Священнодействовали не отдельные группки; выходил целый народ, вся страна. В соборах, на свежевыструганных импровизированных подмостках, разворачивалось театральное действо; там пробирали священников и власть имущих: зрелый и свободный народ заполнял белоснежный снаружи и изнутри собор; совершенно белый «дом народа», где говорили о таинствах, о нравственности, о религии, гражданском долге или крамоле. То была большая свобода освобожденного духа. Искусство повсеместно выражало изобилие идей и характеров – природу, грубость, эротизм, фривольность, смятение духа перед космосом, побоищами, убийствами и войнами, сердечные излияния Богу, самого Бога, мистические идеи. Не было еще Академии, чтобы поучать. Люди были непосредственными, вольными и прямодушными.

Во Дворе Чудес[8] – как сегодня в Бельвиле или на улице Гренель[9] – в архиепископстве или у принца изобретали слова для нового языка. Создавали французский язык. Новые слова выражали новое общество.

В глухо гудящие Средние века, которые ошибочно представляются нам как эпоха варварства с неиссякаемыми потоками крови, принято было руководствоваться герметическими принципами Пифагора; мы повсюду ощущаем пылкие поиски законов гармонии. Люди решительно повернулись спиной к «древности», к застывшим образцам Византии; но вновь страстно устремились на завоевание неизбежного направления человеческой судьбы: гармонии, Закона чисел. Люди Средневековья передавали его между собою после обмена тайными знаками, на ухо, и только посвященным[10].

Башня Сен-Жак в Париже представляет собой гигантскую головоломку, построенную на Кабале. Какая неисчерпаемая тема для изучения тому, кто рискнет за это взяться! Вспомните для контраста нелепость возведенного в 1900 году Большого дворца, в котором многие академики могли, не считаясь со временем, масштабно выразить свои мысли!

Париж стал светочем мира. Общество формировалось, разделялось на классы, устанавливало свой неограниченный статус, освобождалось, строилось материально и духовно. Далеко продвинулся универсализм благодаря искусствам и философии, а главное – с помощью деятельной силы нации, которая вся, целиком, снялась с места и пустилась в путь, не оглядываясь назад, по-юношески совершая каждодневные созидательные усилия.

Соборы были белыми, мысль – ясной, разум – живым, зрелище – правильным.

С двадцать пятого по двадцать восьмое июля 1934 года Лига Наций, представленная своим Институтом интеллектуального сотрудничества, провела во ворце Дожей в Венеции трехдневную конференцию «Современные искусства и современная действительность. Искусство и Государство». От Франции присутствовало довольно большое количество делегатов (как могло случиться, что я оказался среди них?). Я подскочил – да еще как! – в тот момент, когда один легкомысленный художник, желая уточнить, в чем именно будет проявляться искусство и в чем наша эпоха (современная эпоха) обанкротится (окажется несостоятельной), потому что она неохотно покупает картины в рамах и украшает дома скульптурами, завершил свой доклад следующим озарением: «Устав от своей аккуратной цивилизации, американцы придут к тому, что полюбят во Франции очаровательный колченогий столик!»

Ведите подобные разговоры – да и какие угодно – за аперитивом в «Дё Маго»; но в 1934 году, перед международным собранием, не стоит таким образом выражать дух Франции!

Правда, что эта ассамблея была встречей историков Искусства – того, что завершилось. Однако Лига Наций искала линию поведения, чтобы прояснить тенденции развития современного общества…

Превосходство «колченогого столика»! Не стоило предпринимать путешествие в Венецию, чтобы превратить Дворец Дожей в психушку!

Я позволил себе вмешаться и взять в свидетели Венецию – этот город, который благодаря своему зеркалу воды представляет собой самый неопровержимый инструментарий, самую четкую совокупность свойств, самую неопровержимую истину. Это город, который в своей единственной в мире целостности еще в 1934 году (из-за зеркала воды) представляет собой цельную, нетронутую картину согласованных, подчиненных определенным законам деяний общества.

Я прекрасно знаю, что в тот день, когда в Венеции был построен поразительный действующий механизм, пришли «мастера своего дела». Но всё уже было налажено, внедрено в среду с помощью согласованных действий.

С этого момента ее художники (Возрождение) определили меру «оторванности от почвы». Они ставятся выше всего прочего. А ведь их-то как раз комментаторы предложили нам изучать, а ученые